"Луна и грош" Сомерсет Моэм

Полезно иногда перечитать или ознакомиться впервые со старой доброй классикой. Ведь ничто не ново под Луной!

Краткая предыстория сюжета такова — молодой человек, исполняя поручение заинтересованных лиц, смог разыскать 40-ка летнего некогда "типичного представителя среднего класса", "бросившего жену и троих детей", дабы пристыдить и вразумить "заблудшего".
Приводится диалог героев и что из этого вышло.

Букв достаточно много, однако те кому НАДО, осилят.

Глава 12

Улица Клиши в этот час была особенно многолюдна, и, обладая мало-мальски живым воображением, здесь едва ли не любого прохожего можно было наделить романтической биографией. По тротуару сновали клерки и продавщицы; старики, словно сошедшие со страниц Бальзака; мужчины и женщины, извлекающие свой доход из слабостей рода человеческого. Оживление и сутолока бедных кварталов Парижа волнуют кровь и подготавливают к всевозможным неожиданностям.
- Вы хорошо знаете Париж? - спросил я.
- Нет. Мы провели в Париже медовый месяц. С тех пор я здесь не бывал.
- Но как, скажите на милость, вы попали в этот отель?
- Мне его рекомендовали. Я искал что-нибудь подешевле.
Принесли абсент, и мы с подобающей важностью стали капать воду на тающий сахар.
- Думается, мне лучше сразу сказать вам, зачем я вас разыскал, - начал я не без смущения.
Его глаза блеснули.
- Я знал, что рано или поздно кто-нибудь разыщет меня. Эми прислала мне кучу писем.
- В таком случае вы отлично знаете, что я намерен вам сказать.
- Я их не читал.
Чтобы собраться с мыслями, я закурил сигарету. Как приступить к возложенной на меня миссии? Красноречивые фразы, заготовленные мною, трогательные, равно как и негодующие, здесь были неуместны. Вдруг он фыркнул.
- Чертовски трудная задача, а?
- Пожалуй.
- Ладно, выкладывайте поживее, а потом мы премило проведем вечер.
Я задумался.
- Неужели вы не понимаете, что ваша жена мучительно страдает?
- Ничего, пройдет!
Не могу описать, до чего бессердечно это было сказано. Я растерялся, но сделал все, чтобы не показать этого, и заговорил тоном моего дядюшки Генри, священника, когда тот уговаривал кого-нибудь из родственников принять участие в благотворительной подписке.
- Вы не рассердитесь, если я буду говорить откровенно?
Он улыбнулся и покачал головой.
- Чем она заслужила такое отношение?
- Ничем.
- Вы что-нибудь против нее имеете?
- Ровно ничего.
- В таком случае разве не чудовищно оставить ее после семнадцати лет брака?
- Чудовищно.
Я с удивлением взглянул на него. Столь чистосердечное признание моей правоты выбило у меня почву из-под ног. Положение мое было не только затруднительно, но и смехотворно. Я собирался увещевать и уговаривать, грозить и взывать к его сердцу, предостерегать, негодовать, язвить, убивать сарказмом. Но что, черт возьми, прикажете делать исповеднику, если грешник давно раскаялся? Опыта у меня не было ни малейшего, ибо сам я всегда упорно отрицал все обвинения, которые мне предъявлялись.
- Ну и что же дальше? - спросил Стрикленд.
Я постарался презрительно скривить губы.
- Что ж, если вы все признаете, мне, пожалуй, не стоит больше распространяться.
- Не стоит.
Мне стало очевидным, что я не слишком ловко выполнил свою миссию, и я разозлился.
- Черт подери, но нельзя же оставлять женщину без гроша.
- Почему нельзя?
- Как прикажете ей жить?
- Я содержал ее семнадцать лет. Почему бы ей для разнообразия теперь не содержать себя самой?
- Она не может.
- Пусть попытается.
Конечно, у меня нашлось бы, что на это ответить. Я мог бы заговорить об экономическом положении женщины, об обязательствах, которые мужчина, гласно и негласно, берет на себя, вступая в брак, но вдруг я понял, что в конце концов важно только одно.
- Вы больше не любите ее?
- Ни капли.
Все это были очень серьезные вопросы в человеческой жизни, но манера, с которой он отвечал, была такой задорной и наглой, что я кусал себе губы, лишь бы не расхохотаться. Я твердил себе, что его поведение отвратительно, и изо всех сил старался возгореться благородным негодованием.
- Но, черт вас возьми, вы же обязаны подумать о детях. Они вам ничего худого не сделали. И они не просили вас произвести их на свет. Если вы о них не позаботитесь, они будут выброшены на улицу.
- Они много лет прожили в холе и неге. Не все дети живут так. Кроме того, о них кто-нибудь да позаботится. Я уверен, что Мак-Эндрю станет платить за их учение.
- Но разве вы не любите их? Они такие славные. Неужели вы хотите совсем от них отказаться?
- Я любил их, когда они были маленькие, а теперь, когда они подросли, я, по правде говоря, никаких чувств к ним не питаю.
- Это бесчеловечно!
- Очень может быть.
- И вам нисколько не стыдно?
- Нет.
Я попытался изменить курс.
- Вас будут считать просто свиньей.
- Пускай!
- Неужели вам приятно, когда вас клянут на всех перекрестках?
- Мне все равно.
Его ответ звучал так презрительно, что мой вполне естественный вопрос показался мне верхом глупости. Я подумал минуту-другую.
- Не понимаю, как может человек жить спокойно, зная, что все вокруг осуждают его? Рано или поздно это начнет вас тяготить. У каждого из нас имеется совесть, и когда-нибудь она непременно проснется. К примеру, вдруг ваша жена умрет, разве вы не будете мучиться угрызениями совести?
Он молчал, и я терпеливо дожидался, пока он заговорит. Но в конце концов мне пришлось прервать молчание.
- Что вы на это скажете?
- То, что вы идиот.
- Вас ведь могут заставить содержать жену и детей, - возразил я, несколько уязвленный. - Я не сомневаюсь, что закон возьмет их под свою защиту.
- А может закон снять луну с неба? У меня ничего нет. Я приехал сюда с сотней фунтов.
Если я и раньше недоумевал, то теперь уж окончательно встал в тупик. Ведь жизнь в "Отеле де Бельж" и вправду свидетельствовала о крайне стесненных обстоятельствах.
- А что вы будете делать, когда эти деньги выйдут?
- Как-нибудь подработаю.
Он был совершенно спокоен, и в глазах его по-прежнему мелькала насмешливая улыбка, от которой все мои речи становились дурацкими. Я замолчал, соображая, что мне еще сказать. Но на этот раз первым заговорил он.
- Почему бы Эми не выйти опять замуж? Она еще не старуха и собой недурна. Я могу рекомендовать ее как превосходную жену. Если она пожелает развестись со мной, пожалуйста, я возьму вину на себя.
Теперь пришел мой черед улыбаться. Как он ни хитер, но мне ясно, что за цель он преследует. Он скрывает, что приехал сюда с женщиной, и пускается на всевозможные уловки, чтобы замести следы. Я отвечал очень решительно.
- Ваша жена ни за что не согласится на развод. Это ее бесповоротное решение. Оставьте всякую надежду.
Он посмотрел на меня с непритворным удивлением. Улыбка сбежала с его губ, и он очень серьезно сказал:
- Да ведь мне, голубчик, все едино, что в лоб, что по лбу.
Я рассмеялся.
- Полно, не считайте нас такими уж дураками. Мы знаем, что вы уехали с некоей особой.
Он даже привскочил на месте и разразился громким хохотом. Смеялся он так заразительно, что сидевшие поблизости обернулись к нему, а потом и сами начали смеяться.
- Не вижу тут ничего смешного.
- Бедняжка Эми, - осклабился он.
Затем его лицо приняло презрительное выражение.
- Убогий народ эти женщины. Любовь! Везде любовь! Они думают, что мужчина уходит от них, только польстившись на другую. Не такой я болван, чтоб проделать все, что я проделал, ради женщины.
- Вы хотите сказать, что ушли от жены не из-за другой женщины?
- Конечно!
- Вы даете мне честное слово?
Не знаю, зачем я потребовал от него честного слова, верно, по простоте душевной.
- Честное слово.
- Тогда объясните мне, бога ради, зачем вы оставили ее?
- Я хочу заниматься живописью.
Я смотрел на него, вытаращив глаза. Я ничего не понял и на минуту подумал, что передо мной сумасшедший. Вспомните, я был очень молод, а его считал человеком уже пожилым. От удивления у меня все на свете вылетело из головы.
- Но вам уже сорок лет.
- Поэтому-то я и решил, что пора начать.
- Вы когда-нибудь занимались живописью?
- В детстве я мечтал стать художником, но отец принудил меня заниматься коммерцией, он считал, что искусством ничего не заработаешь. Я начал писать с год назад. И даже посещал вечернюю художественную школу.
- А миссис Стрикленд думала, что вы проводите это время в клубе за бриджем?
- Да.
- Почему вы не рассказали ей?
- Я предпочитал держать язык за зубами.
- И живопись вам дается?
- Еще не вполне. Но я научусь. Для этого я и приехал сюда. В Лондоне нет того, что мне нужно. Посмотрим, что будет здесь.
- Неужели вы надеетесь чего-нибудь добиться, начав в этом возрасте? Люди начинают писать лет в восемнадцать.
- Я теперь научусь быстрее, чем научился бы в "восемнадцать лет.
- С чего вы взяли, что у вас есть талант?
Он ответил не сразу. Взгляд его был устремлен на снующую мимо нас толпу, но вряд ли он видел ее. То, что он ответил, собственно, не было ответом.
- Я должен писать.
- Но ведь это более чем рискованная затея!
Он посмотрел на меня. В глазах его появилось такое странное выражение, что мне стало не по себе.
- Сколько вам лет? Двадцать три?
Вопрос показался мне бестактным. Да, в моем возрасте можно было пускаться на поиски приключений; но его молодость уже отошла, он был биржевой маклер с известным положением в обществе, с женой и детьми. То, что было бы естественно для меня, - для него непозволительно. Я хотел быть беспристрастным.
- Конечно, может случиться чудо, и вы станете великим художником, но вы же должны понять, что тут один шанс против миллиона. Ведь это трагедия, если в конце концов вы убедитесь, что совершили ложный шаг.
- Я должен писать, - повторил он.
- Ну, а что, если вы навсегда останетесь третьесортным художником, стоит ли всем для этого жертвовать? Не во всяком деле важно быть первым. Можно жить припеваючи, даже если ты и посредственность. Но посредственным художником быть нельзя.
- Вы просто олух, - сказал он.
- Не знаю, почему так уж глупы очевидные истины.
- Говорят вам, я должен писать. Я ничего не могу с собой поделать. Когда человек упал в реку, неважно, хорошо он плавает или плохо. Он должен выбраться из воды, иначе он потонет.
В голосе его слышалась подлинная страсть; вопреки моему желанию она захватила меня. Я почувствовал, что внутри его клокочет могучая сила, и мне стало казаться, что нечто жестокое и непреодолимое помимо его воли владеет им. Я ничего не понимал. Точно дьявол вселился в этого человека, дьявол, который каждую минуту мог растерзать, погубить его. А с виду Стрикленд казался таким заурядным. Я не сводил с него глаз, но это его не смущало. Интересно, за кого можно принять его, думал я, когда он вот так сидит здесь в своей старой куртке и давно не чищенном котелке; брюки на нем мешковатые, руки нечисты; лицо его, с небритой рыжей щетиной на подбородке, с маленькими глазками и большим задорным носом, грубо и неотесанно. Рот у него крупный, губы толстые и чувственные. Нет, мне не подобрать для него определения.
- Так, значит, вы не вернетесь к жене? - сказал я наконец.
- Никогда.
- Она готова все забыть и начать жизнь сначала. И никогда она ни в чем не упрекнет вас.
- Пусть убирается ко всем чертям.
- Вам все равно, если вас будут считать отъявленным мерзавцем? И все равно, если она и ваши дети вынуждены будут просить подаяния?
- Плевать мне.
Я помолчал, чтобы придать больше веса следующему моему замечанию, и сказал со всей решительностью, на которую был способен:
- Вы хам и больше ничего.
- Ну, теперь, когда вы облегчили душу, пойдемте-ка обедать.

vk.com/alfa_vkofficial?w=wall-57128022_1037302