ЗДРАВСТВУЙ, СЫНОК!

ЗДРАВСТВУЙ, СЫНОК!

О том, что у него была мама, Антон узнал совершенно случайно, поздним летним вечером, подслушав разговор приемных родителей. Собственно, он не хотел подслушивать: ему не спалось, и он тихонько встал и принялся бродить по еще не обжитой как следует квартире. Стояли длинные летние сумерки; за окнами медленно темнело небо. В квартире царила какая-то торжественная тишина, нарушаемая глухими отголосками разговора, долетавшими из кухни. Антон прошел через гостиную, неуверенно потопал по коридору и замер у приоткрытой кухонной двери, не зная, заходить ему или, может, лучше не надо. И в этот миг сидевшая спиной к двери приемная мама Зина сказала:

- Так она не в роддоме от него отказалась?
- Нет, - ответил приемный папа Толик, куривший у раскрытого окна. – Так называемая мать дорастила Антона до двух лет, потом ребенок заболел, его положили в больницу, а из больницы она его забирать отказалась. Ей и на работу писали, и по месту жительства, стыдили, грозили – бесполезно. Заявила, что ей негде жить с ребенком и вообще, пусть государство занимается своим малолетним гражданином.

- Это Валера тебе рассказал?
- Кто же еще? Самое удивительное, что ее родительских прав только через три года лишили.
- Как так?
- А так. Государство у нас гуманное, дает нарушителю шанс одуматься.
- И ее посадили?

- Нет, конечно. За что ее сажать, Зина? За отказ от ребенка у нас не сажают, к сожалению. А вообще, все, что ни делается – к лучшему. Если б она забрала Антона, мы б его никогда не встретили…

Антон постоял еще немного, никем не замечаемый – крошечная фигурка в густых сумерках за стеклянной дверью, и медленно повернул обратно, в свою спальню, через длинный коридор и большую гостиную, в которых уже воцарилась ночь. Редкое свойство для шестилетнего ребенка – он не боялся темноты. А даже если б и боялся, услышанное настолько потрясло его, что он не в состоянии был почувствовать что-либо еще. Конечно, он не понял разговор приемных родителей в полном объеме, но главное до него дошло: до двух лет у него была мама, а потом она куда-то делась (но не умерла, иначе они бы так и сказали: «умерла»), и он оказался в детском доме, откуда его забрали мама Зина и папа Толик. Значит, правильно он набил морду рыжему Саньке, дразнившему его «подкидышем» и «ничейным». Он не подкидыш, он не ничейный, где-то у него, как и у всех, есть мама.
Он ничем не хуже других – у него есть мама.
Потом Антон догадался, кто такой загадочный Валера, так много знавший о его, Антона, судьбе. Так папа Толик называл директора детского дома Валерия Петровича. Папа Толик и Валерий Петрович когда-то, очень давно, учились в одном институте. И потому папа Толик и мама Зина, когда задумали усыновить ребенка, пришли к Валерию Петровичу.

Папа Толик и мама Зина решились на усыновление не от хорошей жизни. У них был свой, родной сын Костя, уже взрослый – шестнадцатилетний. Сохранилось много его фотографий, по которым заметно было большое сходство с Антоном – такое же круглое лицо, такие же светлые, почти белые волосы, такие же ярко-голубые глаза. Костя хорошо учился и должен был поступать через год в институт, тот самый, который в свое время закончил папа Толик. В награду за школьные успехи папа Толик купил Косте мотоцикл. И Костя разбился на мотоцикле.

Эту мрачную историю Антон неоднократно слышал от мамы Зины, винившей себя и мужа в роковой покупке, и она неизменно расстраивала его. Не потому, чтоб ему было сильно жалко Костю: он ведь совсем его не знал, но потому, что напоминала – он, Антон, занимает чужое место. От него ждут, что он станет вторым Костей. Вслух, конечно, такие пожелания не озвучивались, но есть вещи, которые и озвучивать не надо – они сами витают в воздухе. Так, например, когда специально приглашенный из музыкальной школы учитель установил, что у Антона нет ни слуха, ни голоса, ни чувства ритма, мама Зина сильно огорчилась: «Костя был такой музыкальный… И пианино осталось». Зато пятерки по математике – позднее, когда Антон пошел в школу – вызывали у приемных родителей неумеренный восторг и ценились намного выше, чем пятерки по другим предметам. Потому что у Кости были ярко выраженные математические способности.

Эта постоянное сравнение с покойным да еще очень большая разница в возрасте – маме Зине и папе Толе было уже под пятьдесят, были, пожалуй, единственными темными сторонами жизни Антона в доме приемных родителей. В остальном ему жилось весьма неплохо: о нем заботились, его всячески развивали, возили летом на юг, покупали книжки и конструкторы. Его никогда не били – но в силовом воздействии и потребности не возникало, так как Антон побаивался папу Толю. Почему – он и сам не мог пояснить. Так же, как не мог пояснить, почему искренняя привязанность мамы Зины – почти материнская любовь – не вызывала в нем ответной теплой волны. Он был благодарен и ценил – но эти чувства с казенным оттенком не могли заменить тех, которых от него ждала мама Зина. Впрочем, ей хватало такта не озвучивать свои ожидания, но ребенок ощущал их интуитивно. Иногда он угадывал, как следует поступить, и рисовал на 8 Марта затейливую картинку «Лучшей маме Зине на свете». А иногда тупил и не догадывался, что нужно сделать счастливое лицо и броситься приемной маме в объятия.

Зато он любил настоящую маму. С того памятного вечера о ней больше не упоминали, и сам Антон не проболтался ни взглядом, ни словом об открывшейся ему тайне. Но долгие годы также упорно и методично, как его приемные родители лелеяли память погибшего сына, он лелеял в своем сознании образ неведомой матери. Возможно, между этими явлениями существовала взаимосвязь: дети любят подражать взрослым, и, помимо прочего, Антону льстила мысль, что и у него есть кто-то безмерно любимый и безмерно далекий, с кем, возможно, в этом мире не суждено встретиться.

Когда Антон подрос и пристрастился к чтению, тайная любовь приобрела еще одно измерение, став прекрасным полигоном для фантазий. Прочитанные книги давали богатый материал для выстраивания самых различных версий, в которых детские мечты и клочки реальной информации сплетались в причудливом узоре.

…На самом деле его мама была разведчицей, получившей новое задание. Она вынуждена была оставить его на время в детском доме под чужой фамилией. Ее на парашюте забросили в глубокий тыл врага, но переметнувшийся на сторону противника предатель ее выдал, и маму бросили во вражеский застенок. Когда ее выменяют на американского шпиона, она вернется в их город и отыщет Антона.

А может, его мама была ученым-биологом, изучавшим летучих рыб южных океанов. Перед очередной экспедицией она оставила Антона соседке, а та оказалась нехорошей женщиной и сплавила ребенка в детдом. Мама должна была вернуться и забрать Антона, но ее корабль потерпел крушение, все погибли, кроме мамы, которую выбросило на необитаемый остров, где она живет, как Робинзон. Но однажды она вернется…

Такими сказками Антон тешил себя до подросткового возраста, когда интерес к семье – реальной, вымышленной, родной ли, приемной – сильно слабеет. В пятнадцать-шестнадцать лет он любил иногда сообщать новым знакомым: «Я детдомовский!», словно намекая на некую безбашенность и отчаянность и не замечая, насколько он с годами стал похож на своих интеллигентных приемных родителей. Если в нем и было что-то специфически детдомовское, то с годами ушло без следа.

В семнадцать лет Антон поступил в тот самый институт, который закончил папа Толя и куда должен был поступать Костя – поступил совершенно добровольно, прельщенный модной и перспективной специальностью «компьютерные технологии», чем страшно обрадовал приемных родителей. А через год приемный отец умер, и, как это бывает, только стоя у свежезасыпанной могилы Антон понял, как много дал ему этот человек и как мало получил взамен. И это чувство запоздалой вины и раскаяния сопровождало его все последующие десять лет, отпущенные ему для воздания благодарности женщине, ставшей второй матерью Антона. Мама Зина успела порадоваться красному диплому сына и познакомиться с будущей невесткой, но до свадьбы не дожила.

И Антон вторично остался один в огромном мире – правда, остался не ребенком, а полным силой молодым мужчиной, с профессией и стабильным заработком, остался в хорошей трехкомнатной квартире, где провел детство и юность. Но ощущение сиротства оказалось настолько сильным, что едва выждав положенные сорок дней, он расписался с Наташей. Хотя даже символической свадьбы не делали, нашлись желающие осудить этот шаг или объяснить его какими-то сомнительными причинами. Впрочем, на «критиков» Антону было наплевать: никому из них не доводилось бывать в его шкуре.

Как ни странно, образ подлинной матери снова всплыл в сознании Антона после рождения сына Ванечки. Глядя на крошечное смешное существо, продолжившее бесконечную, уходящую в доисторическую тьму цепочку рода, Антон стал задумываться о вещах, прежде не приходивших ему в голову. Когда малыш подрастет, они с Наташей начнут рассказывать вновь пришедшему в этот мир о том, что было до него – о том, как познакомились папа и мама, о том, как зовут бабушек и дедушек. Родители Наташи живут в другом городе, но они есть, и скоро малыш с ними познакомится. А с его стороны нет никого – ни бабушек-дедушек, ни родственников. Здесь цепочка рода обрывается, и это не просто сантименты. Возможно, в его роду были носители хронических генетических заболеваний, которые могут перейти по наследству к сыну, но он ничего не знает об этом. Возможно, среди его предков встречались незаурядные личности, способные послужить для Ванечки примером. Словом, став отцом, Антон ощутил мучительную потребность заново отыскать свое место в мире, потому что в прежнее самоощущение – приемного сына прекрасных людей – он просто не помещался.

Наташу внезапное желание мужа отыскать мать не слишком обрадовало, но и не удивило. Про себя она подумала, что независимо от результата толку будет немного, но эту мысль Наташа предпочла не озвучивать. В конце концов, если это превратилось в идефикс и мучит вплоть до бессонницы – пусть ищет, Бога ради. Тем более, что шансы кого-либо отыскать через столько лет очень невелики.

Поначалу предположения Наташи оправдывались. Правда, благодаря найденному в семейном архиве подлинному свидетельству о рождении Антон знал полное ФИО своей матери – Степанова Анна Петровна (в графе «отец» стоял прочерк), но эта информация мало чем могла помочь: в телефонной книге миллионного города Степановы занимали несколько страниц. К тому же она могла выйти замуж и сменить фамилию. Большие надежды, которые Антон возлагал на директора детского дома, не оправдались – буквально год тому Валерий Петрович скоропостижно скончался от инсульта. Из прежнего персонала в детдоме никого не осталось, впрочем, ни воспитательницы, ни поварихи ничем ему помочь и не смогли бы.

Антон уже начал впадать в отчаяние, когда юрисконсульт его фирмы дал ему толковый совет: обратиться в судебные архивы. Лишение родительских прав происходит только по решению суда, а протокол судебного заседания передается на постоянное хранение, то есть пылится в архивах 50 лет. «Конечно, бывает по-разному, суды переезжают, что-то теряют, что-то может сгореть и т.д., но документы двадцатипятилетней давности должны сохраниться». И действительно, в архиве одного из районных судов отыскалось решение суда о лишении родительских прав гражданки Степановой, не выполнявшей в течение длительного времени своих родительских обязанностей. Документ содержал много важной информации. Антон узнал, что мать родила его двадцатилетней, стало быть, сейчас ей всего 50 лет; что проживала она в семейном общежитии на ул. Текстильщиков, 12, и работала на момент судебного заседания на фабрике резиновых изделий. Все эти сведения представлялись Антону кончиком нити, которая рано или поздно выведет его к матери. При этом мысль, что ее может и не быть в живых, не приходила ему в голову: он знал, что она жива, хотя и не смог бы объяснить источники своего знания.

Конечно, можно было бы переложить поиск на частного детектива, но Антон предпочитал вести его самостоятельно: и из соображений экономии, и из уверенности, что человеку по-настоящему заинтересованному след смогут дать такие мельчайшие детали, которые пусть профессионал, но равнодушный даже не приметит. Первым делом он отправился на улицу Текстильщиков, где его ждал облом: общежитие, приватизированное какой-то компанией, стояло в ремонтных лесах: капитальный ремонт должен был превратить общагу в бизнес-центр. Никаких сведений о бывших жильцах, тем более четверть века тому, отыскать не удалось. Безрезультатным поначалу оказался и визит на фабрику резиновых изделий, дышащую на ладан, но еще трепыхающуюся. Правда, в архиве удалось найти запись об увольнении по собственному желанию А.П.Степановой, имевшем место в 1984 году, примерно через полгода после судебного заседания, лишившего ее родительских прав; но личное дело не сохранилось. Утомленный долгими объяснениями с сотрудницами архива, Антон, выйдя на свежий воздух, присел на небольшую скамеечку напротив фабричного входа.

Возможно, на ней когда-то сиживала Аня Степанова, раздумывая о своей непростой судьбе. Без всякой иронии непростой. Лимитчица – других на этом заводе в то время не водилось; скорее всего, из неблагополучной семьи, раз поехала в большой город не учиться, а вкалывать. Симпатичная, светловолосая – раз он, сын, уродился блондином. Жила в общаге, вкалывала, как все, по воскресеньям ходила в клуб. Под какую музыку тогда танцевали? «Машина времени», Юрий Антонов, итальянская эстрада? Последнюю он терпеть не может, кстати; с чего бы? Уж не под сладкоголосые ли завывания Альбано и Ромины Пауэр охмурял его будущую мать его биологический отец? Охмурил – и в кусты. Прочерк в свидетельстве о рождении. А Аня осталась одна с младенцем на руках, и некуда податься, видно, назад в «отчий дом» дороги не было. Как же она работала – с грудным ребенком? Наверно, отсидев декретный минимум, отдала в круглосуточные ясли и забирала только на выходные. Нет, не от хорошей жизни вырвались у нее отчаянные слова «пусть государство занимается своим малолетним гражданином!». Но, с другой стороны, в войну жили еще труднее, но от детей не отрекались. Где б он был, не усынови его добрые люди?

Размышляя таким образом, Антон не сразу заметил, что возле него на скамеечку села женщина лет шестидесяти в синем халате, по виду – уборщица. Он хотел уже встать и уйти, чтобы не мешать человеку греться на солнышке в обеденный перерыв, как вдруг его осенило.

- Прошу прощения, вы давно на фабрике работаете? – спросил он свою соседку.

- Тридцать лет, - спокойно ответила та, словно ожидала подобный вопрос. – А что?

- Может, вы помните, лет 25 назад случай был – работница своего сына бросила и ее по суду прав лишили, - выдохнул он и замер в ожидании чуда. Чудо не замедлило свершиться.

- Степанова, что ль? Помню. Нагуляла пацана и в больнице оставила. Вот сатана, прости Господи. Ее после суда бабы затравили, проходу ей не давали, уволиться заставили. Только одна подружка, Светка, такая же оторва, ее защищала. Хорошо хоть мальчик потом, говорят, в хорошую семью попал, - сказала женщина после паузы и пристально посмотрела прямо в глаза Антону. И он понял, что она обо всем догадывается, но это его не смутило.

- А что потом со Степановой стало?

- Понятия не имею. Я дерьмом не интересуюсь, я его прибираю, - жестко ответила женщина. – Это у Светки Скворцовой спрашивать надо.

- Она еще работает?

- Нет, уволилась лет десять назад, когда зарплату платить перестали.

Женщина еще что-то хотела сказать, но Антон, пробормотав «спасибо», вскочил со скамейки и почти побежал обратно на фабрику. Он был уверен, что личное дело Скворцовой сохранилось, следовательно, он узнает адрес ближайшей подруги его матери.

Согласно личному делу, Светлана Скворцова проживала на ул. Космонавтов, д.23, кв. 5; но когда Антон позвонил в дверь, оказалось, что бывшая владелица пять лет назад продала квартиру, и у нынешних жильцов нет ее нового адреса. Полная, увешанная золотом дама сказала лишь, что Скворцова «вроде бы» купила маленький домик в Заречье – пригороде, спускавшемся к реке, и что домик этот на самом берегу. Но охотничий азарт, овладевший Антоном, позволил ему на основании этой скудной информации отыскать деревянный домик на маленькой улочке, упиравшейся в ряд огородов.

Вопреки ожиданиям, бывшая подруга Ани Степановой выглядела вполне прилично – то есть, конечно, настолько прилично, насколько это реально для пятидесятилетней женщины, пробавляющейся выгулом чужих собак, - и в глубине души Антон обрадовался: может, и его мать такая. Антон не счел нужным скрывать, кто он и зачем пришел, и его сообщение «Я сын Анны Степановой» повергло Скворцову в шок.

- Боже мой, Боже ж ты мой, да я теперь всю ночь не усну! А похож! Как похож-то! Особенно глаза. Антон, а я ведь тебя маленьким помню! Совсем! Я тебе 20 пеленок купила, когда Аня тебя из роддома привезла. Ох ты Боже мой, - плакала и улыбалась одновременно Скворцова, - чего только в жизни не бывает! Ну как ты? Тебя, Аня говорила, хорошие люди усыновили? Правда? Что, живы они? Умерли уже? Ох, бедный ты, невезучий. Обручка есть - женат? Давно? И сын уже есть? Вот Анька порадовалась бы… Ты не суди ее, сынок. Жизнь у нее была тяжелая…

- Я знаю, точнее, догадываюсь. Вы поддерживаете с ней связь? Что с ней случилось после увольнения с фабрики?

Скворцова снова принялась охать и причитать, но постепенно из ее причитаний и лирический отступлений Антону удалось составить достаточно четкую картину.

Мать родилась в Иркутской области, в большом селе Знаменское. Ее мать – его бабка – умерла, когда Ане исполнилось 15, и с того момента ее жизнь превратилась в ад, точнее, в ад ее превратил отчим. В 16 лет Аня уехала из дома в первое попавшееся ПТУ по принципу «лишь бы подальше». Так она оказалась в этом городе и попала на резиновую фабрику. Платили тогда неплохо, и, главное, ставили в очередь на жилье. Аня высчитала, что через 15 лет, если все будет хорошо, она получит отдельную квартиру. Рождение сына только приблизило эту мечту: матери-одиночки продвигались в очереди быстрее. Но Аня переоценила свои силы: одинокое материнство без поддержки оказалось ей не по плечу. К тому же маленький Антон все время болел. В какой-то момент Аня просто сорвалась, а потом и вовсе сломалась.

- Когда ее с фабрики ушли, она крепко пить стала. Что-то надломилось в ней, даже глаза стали другие. Она не хотела от тебя отказываться, Антон, не думай. Она так рассуждала: растут же у других дети в интернатах, почему мой не может? Она просто запуталась… А кто твой отец, никогда не говорила. Знаю только, что он не с нашей фабрики был, где-то в городе она с ним познакомилась.

Проплутав по жизни довольно банальными путями – пара неудачных замужеств, торговля на рынке, тяжелый труд «челночницы», ну и водка, само собой – Анна, узнав о долгожданной смерти отчима, 12 лет тому возвратилась в родное Знаменское. Оттуда она прислала подруге 2 письма, которые Скворцова хранила в конвертах. Дрожащей рукой Антон переписывал с конверта в записную книжку адрес: село Знаменское, улица Колхозная, дом 18, Анна Виноградова (по последнему мужу). Хотя письмо было отправлено 9 лет тому, он не сомневался, что застанет мать по указанному адресу.

- Поедешь?

- Поеду, - твердо ответил Антон.

Собственно, он сам не мог бы объяснить, чего он ждет от поездки и почему с таким волнением собирает сумку. Словно все детские фантазии воскресли разом, и ему мерещилась высокая, статная женщина в синем платье, стоящая на берегу реки и глядящая слегка прищуренными глазами вдаль. Ее густые пшеничные косы уложены венцом на голове, ее лицо покрыто густым деревенским румянцем. Она обнимет его тяжелыми, натруженными руками, она прошепчет ему «Здравствуй, сынок!» - и он простит ей все.

- Антон, ты уверен, что это нужно? – Наташе, сильно разочарованной успешными результатами поисков, хотелось сказать, что муж совершает ошибку, но, видя его сияющие глаза, она не стала продолжать. Впрочем, Антон ее и не послушал бы. Дорогу до Москвы, а потом из Москвы до Иркутска он проделал в каком-то измененном состоянии сознания. Ему казалось, что он сам придумал чудо и сам сделал так, что оно сбылось. В фантазиях он забегал далеко вперед: вот он забирает маму к себе, вот она гуляет с подросшим Ваней. Наташа его поймет…

Улица Колхозная встретила его сворой собак и непролазной грязью – перед тем несколько дней шли дожди. Но даже на этой улице дом №18 выделялся запущенностью и убогим видом. Прямо у крыльца лежала куча какого-то щебня вперемешку с мусором. Одно окно было заколочено, другое – сто лет не мыто. С тревожно бьющимся сердцем Антон постучал в дверь.

- Входи, не заперто! – донесся изнутри хриплый голос.

Он вошел в сени. В нос тут же ударила резкая, отвратительная вонь. Он толкнул следующую дверь и оказался в большой, но практически пустой комнате: там не было ничего, кроме стола, двух стульев и облезлого шифоньера. За столом сидела старуха и пила самогон.

- Ты кто? – удивленно спросила старуха.

- Я ищу Анну Степанову… Виноградову, - пробормотал Антон.

- Это я. А ты кто?

На ее опухшем, пропитом, страшном лице было написано искреннее недоумение. Уж слишком городской, не здешний вид имел ранний гость.

Антон смотрел во все глаза, и слова замерли у него в горле. Не то. Все было непоправимо не то.

- Что молчишь? Язык проглотил? Че те надо, а?

- Мама, - наконец выдавил из себя Антон.

Старуха вздрогнула.

- Что, что ты сказал?

- Мама, - упавшим голосом повторил Антон. – Я Антон…

- …. Твою мать, - выругалась от полноты чувств мама. – Нашелся! Приехал!

Она тяжело встала, подошла к нему, обняла.

- Ну здравствуй, сынок!

Материнские объятия пахли той характерной смесью спиртовых испарений и немытого тела, которая свойственна лишь хроническим алкоголикам.

- Ты приехал! А я это… сижу, поправляюсь самогонкой с утра, а ты приехал! Это ж беленькой купить надо! Ты тут располагайся, а я сейчас…

- Мама, ничего не надо, - попытался удержать ее Антон, но куда там! С неожиданным проворством мать выбежала из избы, оставив сына в самом тягостном состоянии духа. Поставив сумку на черный, заплеванный пол, он сел за стол, ощущая себя жертвой чудовищного обмана. Вот только в отличие от уличных лохотронов винить в нем было некого.

Мать вернулась быстро, с очень довольным видом, неся с собой три бутылки водки, буханку хлеба и кусок дешевой колбасы.

- Вот, выпьем за встречу! Ну как ты, рассказывай. Все хорошо, говоришь? И сын есть? Надо выпить за внука! Да ты пей, чего не пьешь? Хорошая водка, магазинная!

Первую бутылку мать выпила сама и практически мгновенно. Вторая пошла чуть помедленнее, но тоже бойко. Анна почти не закусывала, видно, как все хроники, не испытывала потребности в пище. И только третья принесла желанный результат: мать захмелела и задремала, свесив голову на грудь.

Антон с минуту посмотрел на нее, потом вытащил из потаенного кармана куртки почти все наличные деньги, оставив лишь на дорогу, положил их на стол, подхватил сумку и вышел прочь, аккуратно притворив двери.

Елена Шерман.

http://ellena.sitecity.ru/ltext_2006193024.phtml?p_ident=ltext_2006193024.p_2709010531